2000

На выставке молодого художника Андрея Юрьевича Коваленко в Музее западного и восточного искусства как-то сразу припомнился старый анекдот о Мендельсоне. Крупный финансист, банкир Мендельсон был сыном известного философа и в то же время отцом знаменитого композитора.

Шли годы, и он, бывало, сетовал: «Раньше меня называли не иначе как «сын Мендельсона», теперь — «отец Мендельсона». Я выгляжу каким-то самозванцем, честное слово!»

Судьба Андрея — быть сыном. Художника: родителей не выбирают. Это как стоять под грузом и стрелой, хочешь не хочешь. Ситуация трагическая и почти непоправимая по условиям задачи. Но, может быть, взглянуть на дело проще, не драматизируя? В самом деле, «фамильные ценности» — не такая уж и скверная штука, если распорядиться ими без надрыва, оставаясь самим собой и в то же

время — сыном своего отца. В конце концов, не так-то плохо, что яблоко от яблони недалеко падает (можно подумать, груша не падает, а летает). Я, например, решительно заявляю, что природа на мне вполне отдохнула, и у моего маленького Федора намного больше шансов.

Лично я верю в Андрея по многим причинам. Во-первых, он никогда не «ходил под мэтром»: кто-кто, а Юра не такой человек, чтобы под ним себя чистили. У него есть потрясающее лаконичное поэтическое «наставление» Андрею:

беги,

упади, расшибись, поднимись,

снова беги,

снова падай,

расшибайся и поднимайся,

в мастерской говори с Богом,

своим.

Да если говорить без кокетства, прямолинейно, так не очень-то Юрий Андреевич и опекал свое чадо. Можно сказать, пустил на самотек — чтоб плыл, обтекая свои корневища и коряги, какие-нибудь замшелые бережки забытых водоемов, выносил на простор своих чудо-юдо-рыбо-китов, свои цветы и листья.

Месяц «пленэра» в году: сын и отец в Прилуках — дремучих, влажных, заповедных. Юра приводил Андрюшу за ручку к Лисовыку. «Дядя, вы Лисовык?» — Коваленко-младший искренне верил во всю эту добрую «чортивню» прилукских лесов и болот.

А Лесовик — фигура вполне реальная: Петр Антонович Пасечниченко (1911—1986), великолепный художник киевской школы Петра Трофименко. Это был Юрин и Андреев Дерсу-Узала: водил по лесам, обрывистым откосам Удая и прочих неизвестных науке притоков Сулы (Сухой, Гнилой, Рудой, Радьковка, Солоха, Нетяга, Слепород и др. и пр.).

По сей день Андрей разбирается в грибах лучше отца, укорененный, может быть, не столько в самих Прилуках, сколько в этой бродящей суслом непредсказуемой чащобе.

Потому краски бледнее отцовских — краски притягивающей удавьим глазом болотной сыри. Из этой закваски все и вырастает, пробивается сквозь чертополох хотя бы к «переменной облачности» и выше, к солнцу. Под шатром иссушенных крючковатых веток таится мощный «Солнцеворот» — шарообразная жизненная траектория, круговорот, наполненный смыслом, самодостаточный. Мне кажется, Андрей здесь интуитивно выбирает маршрут: не «только вперед!» к неизвестному пределу, а — вперед, но поспирали, всякий раз возвращаясь к самому себе.

Все, что делается молодым художником с удовольствием, «на своем дыхании», и получается самым удачным, — так самыми обаятельными бывают дети, зачатые в любви: «Густыня», тот же «Солнцеворот», «Пасечник», «Колдун», «Скрипач (Отец)», «Таверна», «Вечер» (живопись), «Прилуки», «Храм», «Сон», «Встреча друзей» (графика).

..Наблюдал вглядывающихся в работы Коваленко-младшего авторитетных художников, искусствоведов — Юрия Егорова, Елену Шелестову, Ореста Слешинского, Луизу Щеглову, Сергея Савченко. Доносились реплики об отцовской энергетичности, о смелости и размахе. Валентин Сиренко отмечал открытость, распахнутость Андрея, его стремление впитывать, впитывать, впитывать. Чтобы, впитав, вырасти, воспарить. Подняться над почвенной дремучей целиной, увидеть ее «из космоса» бирюзовых густынских маковок — таких подлинных, достоверных, осязаемых живописью Андрея Юрьевича. Говорили и другое: о влияниях, апологетике, «измах», дерзости юнца, посягнувшего на три просторных зала, о калейдоскопичности экспозиции, о протекции и прочем. Замечания отчасти правомерные. Разумеется, симпатии, пристрастия художника (которому еще не исполнилось и двадцати четырех) очевидны — как, скажем, типологическая «новиковская графика» в среднем зале. Что ж из того? Мы впитываем, чтобы идти дальше. Чтобы мозаика сложилась в панно, чтобы осколки сплавились в брекчию, чтобы из ком‚ понентов получилось целое. Другого пути нет.

Что касается дерзости… Что она такое: Игнорирование корпорации? Несанкционированный полет? О чем речь? Об отце, которому все больше сын — подпорка:..

Юра любит говорить, что они с Андреем солисты. Одиночки, стало быть. И то верно. Линия судьбы такая. И я хочу сказать Коваленко-сыну: «Андрюша! Ты всегда будешь один. Как твой папа. Один одинешенек в твоей прилукской сыри, над «проваллям» близ Густынского монастыря. Слышишь, один! Ты будешь один в чехарде своих многочисленных (добрых, искренних, преданных) приятелей матросов и очаровательных пираток в красных галстуках и повязанных набекрень веселеньких косынках. Ты будешь сторожить терра инкогнита в своем «вороньем гнезде». Потому что это предначертанье. Потому что ты сын своего отца!

«Одесский вестник», 22 апреля 2000